ЦЕЗАРЬ

Вступление

(Киев, Украина).

(По рассказу бывшего связного партизанского отряда Д.Казака)

Большой черный пёс с коротким обрубленным хвостом лежал в углу возле дивана, искоса наблюдая за хозяйкой, хлопотавшей по дому. Изредка он поглядывал на входную дверь, с необъяснимой тревогой ожидая хозяина.

Текст статьи

ЦезарьСегодня был особый день. Один раз в месяц Дмитрий Гаврилович ходил получать пенсию в соседний дом, где располагался филиал банка. Как правило, он направлялся туда в сопровождении горделивого Цезаря. Затем они шли на базар, покупали любимые сочные косточки, продукты по заказу хозяйки и спокойно возвращались домой. Цезарь гордо шел впереди хозяина, неся сумку с продуктами. Ему очень нравилось, что Гаврилыч доверял ему дорогую ношу, и с собачьим достоинством выполнял его поручение.

Матвеевна подошла к окну и выглянула во двор. Ничто не предвещало беды. За окном тихо падали зеркальные снежинки, искрившиеся в лучах зимнего солнца, создавая сказочную картину на фоне заснеженного дворика и прилегающего к нему маленького сквера. Небольшие ели, покрытые серебристым белым покрывалом, празднично смотрелись среди клумб с засохшими цветами, которые, покрывшись снегом, теперь напоминали причудливые дивные фигуры.
— Что-то старик задерживается, — произнесла Матвеевна встревожено, посмотрев на лениво развалившегося гладкошерстного пса, — Гаврилыч собирался сначала поехать на почту отправить письмо, а потом зайти получить пенсию.
Цезарю нравилось, что хозяйка разговаривала с ним, а иногда даже ласково проводила своей мягкой рукой по его блестящей черной коже. От неё всегда вкусно пахло, особенно когда она жарила его любимые котлеты по праздникам и угощала косточками, когда варила холодное.
Беспокойство хозяйки передалось Цезарю. Неопределённый страх за хозяина и предчувствие беды охватило всё его существо. Цезарь приподнялся и, тихо заскулив, навострил уши, прислушиваясь.
Резкий стук в дверь заставил Матвеевну вздрогнуть. Почуяв недоброе, Цезарь вскочил и, в два прыжка очутившись возле входной двери, нажал лапой на рычаг. Дверь отворилась.
На пороге молча стоял бледный, встревоженный хозяин с широко раскрытыми глазами, в которых отражались ужас и недоумение.
Цезарь-коллиПосмотрев на мужа, старуха замерла на месте, будто пораженная громом. Пальто на старике было расстегнуто, и карманы вывернуты наизнанку. Матвеевна с криком бросилась к старику, который не в состоянии был переступить порог. Она едва успела подхватить его на руки. Опираясь на жену и голову Цезаря, Гаврилыч с трудом добрался до дивана. Матвеевна помогла ему снять пальто и, бросив на пол, уложила старика на диван.
Цезарь обнюхал пальто, более тщательно вывернутые карманы, затем, посмотрев на стариков, как бы говоря им: — «Я скоро вернусь», — выскочил из квартиры.
Знакомой тропинкой он быстро добежал до угла соседнего дома и остановился на площадке перед хорошо знакомой ему входной дверью. Он обнюхал площадку в поисках следов хозяина, и быстро обнаружив его, побежал по следу во двор.
«Вот здесь стоял старик, и двое других с каучуковым запахом толпились рядом с ним», — пронеслось в мозгу Цезаря, внимательно обнюхивающего место происшествия.
Подняв морду и почувствовав, что начал срываться крупный пушистый снег, Цезарь ускорил свои поиски. Он бросился через дорогу на другой тротуар, по запаху ведущий к кафе, над входной дверью которого была вывеска: «Куры — гриль».
Когда он добежал до кафе, пошел густой снег, заметающий следы.
«Как вовремя, — подумал Цезарь, — хотя бы эти негодяи, обидевшие моего хозяина, были ещё в кафе».
Сквозь падающие снежинки он разглядел нарисованную на стекле витрины жирную подрумяненную курицу, от вида которой у Цезаря набежала слюна.
Цезарь выждал, когда войдёт в кафе очередной посетитель, и вместе с ним вбежал в кафе. По знакомому запаху он быстро нашёл двоих обидчиков своего хозяина, незаметно подобрался к ним. Некоторое время он наблюдал за ними.
Захмелевшие парни о чём-то разглагольствовали, громко смеясь, и, наслаждаясь коньяком, закусывали курицей. Один из них, повыше ростом, подав знак бармену, заказал ещё бутылку водки. Вытащив из кармана хорошо знакомый Цезарю старый, потрёпанный кошелёк, вытряхнул из него оставшиеся деньги на столик и красноречиво выругался.
— Тут только на пиво и осталось, — пробормотал он и смачно сплюнул на пол.
Пересмотрев ещё раз содержимое кошелька, в котором оставались какие-то бумажки, повертев его в руках, он брезгливо выбросил кошелёк в урну.
— Как эти старики живут? Даже один раз на хорошую жратву с выпивкой не хватает.
Выругавшись повторно, он дополнил:
— Придётся из своего кармана доплачивать.
Цезарь подошёл к урне и грустно посмотрел на опустевший кошелёк. Осторожно взяв его зубами, направился к выходу.
«Как огорчится Гаврилыч, — подумал Цезарь и в его мозгу возник образ старика, — какой он слабый и беззащитный, я должен как-то отомстить за него».
У выхода он остановился, положил бережно в сторону кошелёк, чтобы никто случайно не задел его ногой, и подошёл к столу, за которым сидели обидчики его хозяина.
Цезарь грозно оскалил зубы. Молодые воротилы, увидев пса, замерли на полуслове. Агрессивность ротвейлера на какое то время парализовала их. Цезарь, схватив зубами скатерку, свалил на пол содержимое, что стояло на столе, и, снова грозно зарычав на жуликов, побежал к выходу.
Захватив бережно кошелёк хозяина, он выскочил на улицу, не обращая внимания на поднявшийся шум.
В комнату вбежал Цезарь. Он положил перед хозяйкой, хлопотавшей у постели больного, приводя его в чувство, пустой кошелёк и грустным взглядом посмотрел ей в глаза. Жалобно заскулив, он вернулся на своё место.
Матвеевна некоторое время бессмысленно смотрела на кошелёк, затем, взяв его в руки и, убедившись, что они остались без средств существования на месяц, если не больше, издала глухой стон. Вдруг она схватилась рукой за грудь в области сердца и повалилась на коврик возле дивана.
Цезарь испуганными глазами посмотрел на хозяина, тупо уставившегося в потолок и не подававшего признаков жизни, хозяйку, лежавшую возле дивана без чувств, и выскочил из квартиры.
Вскоре он вернулся с соседом Василием, который часто бывал у них, играя с хозяином в какую-то нелепую игру, которую они называли «забить козла».
Увидев неприглядную картину, Василий понял, почему Цезарь позвал его за собой. Сочувственно посмотрев на собаку и одобрительно погладив по голове, Василий убежал.
Через некоторое время в квартиру вошли люди в белых халатах с носилками и увезли хозяина.
Цезарь был свидетелем, как хозяйку соседи обмыли, одели, уложили в продолговатый ящик и увезли туда, откуда, как утвердительно, качнув пьяной головой, сосед Василий сказал, что никто не возвращается.
Перед Цезарем стояла миска с едой, но за всю неделю он так и не смог притронуться к ней. Он молча выходил в сопровождении соседа по нужде утром и вечером, но уговорить Цезаря поесть, Василий не смог.
— Ну, ты, дружочек, как тебя Гаврилыч называет, эдак от голода можешь околеть. Придётся забирать срочно из больницы твоего хозяина; хорошо, что он уже очухался, так что скоро вернётся домой, — буркнул Василий.
Цезарь лизнул руку соседа за хорошую новость.
— Вот это да! — воскликнул Василий, заглядывая в умные глаза собаки, — да ты, оказывается, всё понимаешь!
Спустя пару дней, Гаврилыч, вернувшись с больницы вечером домой, от слабости свалился на диван и уснул, не видя и не ощущая, как восторженно встречал его возвращение Цезарь, и с какой радостью он лизал ему руки и лицо.
Утром следующего дня, проснувшись, Гаврилыч не сразу понял, где он находится. Свесив ноги с дивана, старик попытался встать, однако ноги его подкосились, и он упал на диван, который, как ему показалось, заколыхался и поплыл кругами. Через некоторое время он снова сел, обессилено свесив ноги, и обдумывая своё положение. Он понимал, что помощи ждать не от кого.
Жена, любимая подруга всей его жизни, умерла от инфаркта. Вот уже несколько дней её нет, и он никак не может в это поверить.
Однако жизнь продолжалась, и напомнил ему об этом голодный пёс, который, увидев, что хозяин проснулся, тихо заскулив, подошёл к нему и лизнул его руку.
— Бедный Цезарь! Какой день ты голодный, как ты отощал! — грустно произнёс Гаврилыч. — Постараюсь накормить тебя сейчас.
Старик снова выпрямился, покачнулся, но удержался на ногах, и, с трудом передвигаясь, опираясь на голову Цезаря, добрался до маленькой комнатушки, служившей кухней. Проверив наличие газа в баллоне, он зажег газовую плиту.
— Хорошо, что газ ещё есть, — тихо произнёс он, — продержусь до пенсии.
Сварив похлёбку из перловки, он разделил поровну скудную еду со своим другом. Слегка заглушив голод, старик с трудом вернулся к старому дивану.
Цезарь, съев свою порцию, облизал миску; убедившись, что ничего другого ждать не приходится, тихо подошел к дивану, на котором лежал старик, и растянулся рядом на коврике, наблюдая за ним из под полуопущенных век.
Гаврилыч посмотрел на Цезаря и, тяжело вздохнув, промолвил:
— Ты прости меня, дружок, за еду. Нам с тобой хлебать такую похлёбку ещё долго, до очередной пенсии.
Некоторое время он молча осматривал комнату. Его взгляд остановился на фотографиях в рамках, развешанных на противоположной стене. Лица друзей, однополчан, давно ушедших в другой мир, смотрели на него со стен, как ему казалось, сочувственно, но он не мог с ними поделиться своим горем.
Взгляд старика снова задержался на Цезаре, который жалобно смотрел на хозяина, и, точно угадав его мысль, тихо заскулил.
Гаврилыч, видя, что поделиться ему больше не с кем, произнёс:
— Понимаешь, Цезарь, я впервые за последние два года поехал без твоего сопровождения, и произошло несчастье. Мне необходимо было ехать на почту. Уже в третий раз посылаю письмо президенту, за которого я голосовал, чтобы он дал распоряжение пересмотреть мою пенсию, и назначить мне, как ветерану войны.
Старик замолчал и, рукой погладив шею, как будто комок застрял в горле, с дрожью в голосе продолжил:
— Шестьдесят лет хожу с осколками в груди и ничего не могу доказать.
Услышав дрожь в голосе хозяина, Цезарь приподнялся и, упершись передними лапами в тонкий коврик перед диваном, посмотрел хозяину в глаза.
Старик мысленно поблагодарил своего однополчанина, который три года назад подарил породистого щенка — ротвейлера. В прошлом году его однополчанин от инфаркта скончался, и теперь, когда не стало и хозяйки, его любимой жены, он мог поделиться своим горем только с Цезарем. Тот, не мигая, умными, тоскливыми глазами смотрел на него.
— Я не взял тебя, дружочек, потому что на почту надо ехать трамваем, а они всегда переполнены. Оттуда поехал за пенсией, — старик посмотрел на Цезаря и тяжело вздохнул, — вот тут и произошло со мной непредвиденное.
Два ублюдка подошли вплотную ко мне, как только я вышел из офиса, и один сквозь зубы процедил:
«Старик, если сейчас же не отдашь деньги, перережу тебе глотку».
Смачно выругавшись, он приставил нож к спине, другой бандит — к животу, завели во двор, и отобрали у меня кошелёк.
Цезарь издал звук, выражающий недовольство.
— Согласен с тобой, — сказал Гаврилыч, — если бы ты был со мной, ничего подобного бы не случилось.
— Немолодой я, — как бы оправдывая своё бессилие перед бандитами, произнёс старик после некоторого молчания. — А теперь вот имею последствия. От стресса я потерял зрение на один глаз и слух на одно ухо. В больнице мне сказали, что процесс может переброситься на другой глаз, я могу полностью ослепнуть, да к тому же, потерять слух. Передвигаться стало тяжело, ноги, как ватные.
Пёс тихо заскулил, давая понять, что он сочувствует старику.
— Я знаю, ты всегда меня понимал, — дрожащей шершавой рукой Гаврилыч погладил Цезаря по голове, — так вот, дружок, что получается, нигде не могу добиться правды, обидно ведь.
Некоторое время он молчал, как бы, лишний раз, убеждаясь в правильности выбора собеседника, затем, усевшись удобнее на диване, начал свой рассказ:
— Мне было четырнадцать лет, когда началась война. Я жил тогда в Вознесенске и был связным между подпольной организацией, обосновавшейся в городе, и партизанским отрядом, скрывавшимся в близлежащих лесах.
Случайно я попал в облаву на рынке.
Штаб гестапо размещался в здании школы.
В гестапо меня обыскали и обнаружили несколько купюр немецких рейхсмарок, и десяток оптических просветлённых линз из танковых перескопов.
Домой, где я жил, были посланы гестаповцы с полицаем для проведения обыска; нашли много того, что я снимал с немецких танков «Пантера»: детали, линзы, немецкое оружие.
При чтении протокола допроса, под которым я расписался, был приговор: «за диверсионные действия против немецкой армии — расстрелять!»
Избитого до полусмерти, гестаповцы бросили меня в одну из комнат школы на втором этаже. Они не думали, что после таких побоев смогу прийти в себя. Однако я очнулся и мне даже удалось убежать из этого помещения. Я удачно спрыгнул со второго этажа через открытое окно и убежал на румынскую территорию. Осень была в самом разгаре, но ещё было тепло.
Гаврилыч посмотрел в глаза своего друга, который сочувственно, как ему показалось, смотрел на хозяина, как бы говоря ему, что он нисколько не сомневается в правдивости его слов, и понимает, как необходимо ему сейчас высказать свою боль, которая так сжимает его грудь и не даёт свободно дышать.
Старику хотелось рассказать, как ему, подростку, было тяжело выдержать гестаповские пытки, оставившие шрамы на всю жизнь, до сих пор ему жутко вспоминать об этом, но он скромно умолчал.
— Четверо суток я добирался ночами до ближайшего селения Думаневка, — продолжал свой рассказ Гаврилыч, — и вот на четвёртые сутки, под вечер, это было 27 сентября 1943 года, когда наступили сумерки, я начал по склону оврага выбираться наверх. Как вдруг, лицом к лицу столкнулся с румынскими жандармами. Они были, конечно, вооружены. Один из них крикнул мне. Не разобрав, что именно, я попытался уйти от них в овраг. Услышав выстрел, одновременно почувствовал острую, обжигающую боль в груди; теряя сознание, понял, что падаю на дно оврага, из которого выходил.
Что было дальше, и сколько времени я пролежал на дне оврага, я не помню и не знаю, как оказался в подземелье катакомб.
Впоследствии, бабка Матрена и дед Петро рассказывали, что румынские жандармы пришли в их дом, который находился невдалеке от этого оврага, и потребовали, чтоб они сделали захоронение меня. Но я оказался жив, и они перенесли меня в катакомбы, где скрывались их овцы. Там они меня и выходили.
Скрывался в катакомбах до апреля 1944 года, пока эту территорию наши войска не освободили от фашистских захватчиков. В конце апреля, по возвращении в Вознесенск, узнал, что вся наша подпольная группа была выдана в руки гестапо провокатором, сыном полицая, и расстреляна. Тела подпольщиков фашисты сбросили в колодец одного детского сада, а уже потом было произведено перезахоронение их в парк Шевченко.
Старик замолчал, как бы собираясь с мыслями сказать самое главное, что вызывало боль в груди.
— И вот теперь, собес требует, чтобы кто-то из живых подтвердил мои показания, — голос его снова задрожал, — а как я могу найти свидетелей, если никого не осталось в живых? Хотя в подпольную организацию входило более семидесяти человек, но она была разбита на звенья по три человека, каждый знал только своё звено, и не по фамилии, а по кличке, чтобы в случае провала, не пострадали остальные. Они все были значительно старше меня, старше сорока лет, так что, даже тех, кого фашисты не успели расстрелять, уже по возрасту умерли. Где же я найду живых свидетелей?
Гаврилыч недоуменно посмотрел на Цезаря, как бы сомневаясь, сможет ли он понять весь этот абсурд:
— Так вот они ещё требуют, что если нет живых свидетелей, чтоб я нашел тогда архивные документы штаба фашистского гестапо г. Вознесенска — старик от волнения слегка захлебнулся слюной.
Откашлявшись, он произнес, с возмущением:
— А как их можно найти, если немцы спалили это здание при отступлении, и вряд ли они оставили бы свой архив.
Старик замолчал. Некоторое время он грустно смотрел в окно.
— Обидно, что моё письмо о пересмотре пенсии пришло обратно в адрес тех, на кого я жаловался, и я получил тот же самый ответ, только уже в письменной форме; а той пенсии, что я сейчас получаю, не только на лекарство, на хлеб нам с тобой не хватает, — выдавил он с трудом, и душевная боль недопонимания с новой силой вспыхнула в нём.
Каждый раз, когда он получает вместо положенной ему пенсии, как участнику войны, эти жалкие гроши, как все, кто даже не нюхал её пороха, эта боль в груди в виде реальных осколков начинает распирать грудь, как будто даже осколки приходят в движение от такой жестокой несправедливости.
И теперь к этой душевной боли добавилась глухая тоска по своей подруге, так внезапно и нелепо ушедшей из жизни.
Тихий стон вырвался из глубины души его от безысходности, на глаза навернулись слёзы.
«Как надо обидеть старика, чтобы он, выдержавший пытки гестапо, заплакал», — подумал Цезарь и жалобно заскулил.
Положив свои передние лапы на диван, он начал слизывать скупые слёзы, медленно катившиеся по щекам ветерана.
Старик посмотрел в глаза Цезаря и, увидев в них глубокое сострадание, обнял его за шею и разрыдался.

 
    Пусть знают и помнят потомки!  

    
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(0 голосов, в среднем: 0 из 5)

Материалы на тему

Оргкомитет МТК «Вечная Память» напоминает, что в Москве проходит очередной конкурс писателей и журналистов, посвящённый 80-летию Великой Победы! Все подробности на сайте конкурса: www.victorycontest.ru Добро пожаловать!